Requiescat: Глава 14

[floralis]

Requiescat. Глава 14. Дети ночи

…«Сладкий сон, слети ко мне

В этой дикой стороне.

Ждет отец мой, плачет мать…

Как могу я мирно спать?



Баю-баюшки-баю…

Я одна в чужом краю.

Разве может дочка спать,

Если дома плачет мать?



Коль у мамы ноет грудь,

Мне здесь тоже не заснуть.

Если ж дома спит она,

Дочка плакать не должна…



Ты не хмурься, мрак ночной!

Полночь, сжалься надо мной:

Подыми свою луну,

Лишь ресницы я сомкну!»



Сон тревогу превозмог.

Звери вышли из берлог

И увидели во мгле –

Спит младенец на земле…



Уильям Блейк, «Заблудившаяся девочка»

- Профессор Люпин, - еле слышно ответила Маргарита, - Помогите мне.



Ремус был растерян и обеспокоен. Он стал рыскать по карманам в поисках своей палочки, еще не совсем осознавая, что собирается делать с ее помощью. Так и не добившись никаких результатов в поиске, Люпин снова посмотрел в лицо лежащей перед ним девушке, глаза его блеснули золотистыми огоньками:



- Что вы здесь делаете? – спросил он, - Вы должны быть в Госпитале… Да как вы вообще сюда добрались?



Он говорил с запинками, так как ему было сложно собраться с мыслями. Приближалось полнолуние, и зверь внутри него все чаще напоминал о своем существовании.



В последние три-четыре дня Ремуса непреодолимо тянуло прочь из Хогвартса, в темноту запретного леса; почти каждую ночь он бродил в окрестностях замка, вдыхая запахи и звуки дикой природы.



В этот день чувства его обострились практически до предела. Проработав весь вечер в своем кабинете, Рем решил лечь пораньше и как следует выспаться, но Волк, по-видимому, имел другие планы, так что после получаса рассматривания звезд на потолке Люпин смирился и с грустным вздохом выбрался из постели.



Снова облачаясь в свои жалкие обноски, Ремус рассматривал свои руки, разукрашенные шрамами от собственных когтей. Он ненавидел эти руки, он не доверял им, как не доверял и всему телу. Длинный указательный палец, короткие голубоватые ногти, расцарапанная кожа – все выдавало в нем оборотня. Теперь, когда изобретено зелье, удерживающее человеческий разум в зверином теле, он бы мог даже свыкнуться со своей сущностью, забыть, что он чудовище. Но ему не давали забыть. Иногда он просто не мог поверить, что на свете действительно есть люди, принимающие его таким, какой он есть, и даже любящие его – все это казалось каким-то безжалостно длинным сном, извращенной фантазией больного мозга. И все-таки это была явь, это была истина, и этим он жил. Даже когда остался один.



Он гулял по берегу озера, не подходя близко к воде: русалий народ ненавидел оборотней так же, как и кентавры, да и весь прочий мир. Время от времени он обращал взгляд к ущербной луне над его головой, надолго задерживал на ней глаза, пока не начинало казаться, что она с каждой секундой становится полнее, и тогда становилось жутко; он прятал глаза в тень листвы или просто шел в другую сторону.



Часто приходил он на стадион квиддича. Длинные и плотные, как донная вода, тени трибун разливались по блестящей траве; горделиво и бездушно возвышались на шестах кольца. Здесь ему было особенно одиноко: среди всей этой мертвой бессонницы спортивного поля в голове Люпина просыпались те далекие дни, когда подобные ночи были полны смеха, приглушенного шума, когда ветер рассекали на четырех метлах неразлучные мародеры. Джеймс беспрестанно забавлялся со своим снитчем, лишь на долю секунды выпуская его из рук; Сириус наворачивал круги над полем, время от времени подлетал к Рему, чтобы хлопнуть его по плечу или, подцепив древко метлы, потянуть за собой с безумной скоростью, так что Люпин даже жмурился толи от восторга, толи от испуга; Питер всегда держался поближе к земле, но и от друзей старался не отдаляться, смеялся, наблюдая за Сириусом и Ремом, заглядывался на Джеймса. И всем было хорошо, никто не думал ни о войне, ни о предательстве, ни о смерти, хотя все знали о них не понаслышке. А теперь он здесь один, и в голове всякая мысль – либо о войне, либо о предательстве, либо о смерти.



В тот день Люпин был близок к тому, чтобы уйти в Запретный лес, и, возможно, эта ночь оказалась бы для него последней, если бы оборотень не учуял нечто в воздухе. Узнав этот запах, Рем смутился: аромат женского тела, аромат пряной крови необыкновенно возбудил оборотня. Не в силах сопротивляться инстинкту, мужчина почти бегом бросился на запах. Он не знал, что собирался делать, когда найдет источник этого соблазнительного запаха, не знал, какое именно желание проснулось в нем, какого рода был его голод.



Рем уже довольно близко подобрался к замку, когда вдалеке, отражая свет луны, засверкали стекла теплиц; рядом с одной из них стояла призрачная фигура, пристально вглядывавшаяся в темноту стеклянного дома. Затем фигура развернулась, в воздух взметнулась белая рука, и в следующую минуту тело уже лежало на зеленом травяном ковре. Люпин подбежал к девушке, узнавая в ней подопечную Снейпа.



- Зачем вы ушли из больницы? – то и дело спрашивал Ремус. Его руки заскользили по телу студентки в поисках повреждений. Не найдя их, бывший преподаватель осторожно завернул Маргариту в свою мантию и принялся поднимать ее на руки, - Что только вас сюда понесло? Ведь вы могли встретить здесь кого-то опасного, - говоря это, он не мог не подумать о себе самом: голос оборотня дрожал от возбуждения, которое его так и не покидало; напротив, казалось, с каждой новой минутой оно все больше нарастало.



- Я видела сон, - тихо ответила девушка на его руках. Она всем телом прижалась к мужчине, от чего тому стало еще более не по себе, - Он звал меня… я не могла… не прийти…



- Кто вас звал? – уже совсем шептал Люпин – он не был уверен в твердости своего голоса. Встав на ноги, оборотень с ношей на руках двинулся к замку.



- Он… - еле шевелила губами девушка. Ее дыхание жгло мужчине грудь даже сквозь ткань одежды, его собственное тело пылало, давая ему наконец понять, чего именно оно желало.



- Я отнесу вас обратно в Больничное Крыло, - сказал Ремус, прижимаясь губами к черным волосам девушки. Дыхание его становилось сбивчивым и порывистым.



- Нет… только не туда… прошу… я не могу там… - торопливо зашептала Маргарита, сжав пальцами ткань свитера на груди мужчины, ее дыхание также стало неровным, - …он снова меня позовет… а я не смогу…



- Хорошо, - согласился Люпин, - Если ты так не хочешь, я отнесу тебя в другое место, где тебе можно будет отдохнуть, - и понял, что собирается оставить ее на эту ночь в своем кабинете.



Он хотел сказать что-то еще, но заметил, что девушка на его руках провалилась в забытье. Тихая и спокойная она была нечеловечески прекрасна. Ее густые ресницы отбрасывали на щеки веерообразные тени, кожа щек была лишена и признака румянца – она была бела как ненавистный лик луны, влажные губы оставались чуть приоткрытыми. Люпин не смог удержаться и приник к этим нежным губам, надеясь и боясь одновременно, что она тотчас очнется и пощечиной заставит его прийти в себя. Но она не шевельнулась. Рем заставил себя оторваться от изумительно пахнущих губ, а Волк издал тихое протестующее рычание.



Наконец добравшись до своего кабинета, бывший преподаватель Защиты От Темных Сил заботливо опустил студентку на достаточно широкий и удобный диван, укрыл ее одеялом и какое-то время, склонясь, смотрел на красивое и такое беззащитное в эту минуту лицо Маргариты; сладкая дрожь сотрясла тело оборотня. Затем одним рывком он оттолкнулся руками от дивана, вбежал в спальню и запер за собой дверь. Прислонившись к двери, Ремус глухо застонал и сполз на пол, опускаясь на колени и пряча лицо в ладонях.

* * *

Если бы кто-то сказал Северусу Снейпу, что эту ночь, вопреки всем ожиданиям, он проведет не наедине с бессонницей, а в объятиях Морфея, он бы в лучшем случае просто не поверил. И был бы частично прав. Северус спал в эту ночь, но назвать его сны объятиями Морфея…





Оставив Маргариту на попечение Малфоя, зельевар отправился в библиотеку. Место это он посещал редко, так как большинство представленных там книг знал чуть ли не наизусть. Однако, пытаясь разобраться в странном изменении заклятья Contribulo, Снейп оказался в затруднительном положении – ни о чем подобном он не знал, и это при всем его опыте Пожирателя! Необходимо было просмотреть Запретную Секцию.



До двух часов ночи Северус изучал ветхие тома по древней магии, постоянно сверяясь со «Словарем языческих терминов»; мысли его метались от забытых знаний друидов к измученной дочери, которая сейчас лежит в холодной больничной койке, неспособная даже саму себя согреть.



Когда мысли начали путаться, а на пожелтевших листах пергамента стали появляться бурые пятна крови – ее крови; эти пятна еще долго будут стоять перед глазами Снейпа, - Мастер Зелий захлопнул книги, потер покрасневшие глаза. Пальцы его на минуту замерли, вцепившись в волосы. Он резко, хотя и несколько тяжело, поднялся из-за стола. Оглядев стопки потертых пыльных книг, многочисленные свитки бежево-желтого пергамента, Северус вытащил из-за пояса палочку, разослал литературу по своим местам и, постучав указательным пальцем по палочке, будто стряхивал пепел, погасил плавающие над рабочим столом золотистые огоньки. Теперь единственным источником света были на редкость яркие звезды и ущербная луна, заглядывающие в помещение сквозь замутненное стекло стрельчатых окон. В темноте поблескивали цепочки, прикрепленные к наиболее опасным книгам; один особо толстый том, обтянутый коричневой кожей, что-то неразборчиво пробубнил, когда Северус погасил свет, и неожиданно громко захрапел. Снейп поежился и поплотнее завернулся в мантию.



Комната его оказалась холодной: в спальне было приоткрыто окно, и морозная осенняя ночь остудила своим дыханием простыни постели. Снейп было подумал отправиться ночевать к Вирсавии, но понял, что ему этого совершенно не хочется. Он медленно прошел к открытому окну и, прежде чем закрыть, постоял с минуту, глядя на мокрую траву на улице. Второй кабинет (первый – в классе зельеделия) и спальня профессора располагались на уровень выше подземелья и студенческих спален, поэтому окна у него были, но небольшие и лишь на полметра выше уровня земли. Света было мало, только утром и на закате, и Снейпа вполне удовлетворял полумрак – слуги Лорда, бывшие или настоящие, живут во тьме, и тьма живет в них.



Что-то тревожное было в запахе влажной ночи, что-то чужое и враждебное. Тревога вскоре передалась мужчине, сердце его тяжело билось в груди, почти причиняя боль. Отнеся все на счет происшествий напряженного дня, Северус захлопнул окно и опустил задвижку. С мягким шуршанием снял он мантию и длинный глухой пиджак; туфли были сброшены еще на пороге. Опустив темные блестящие глаза, Снейп следил за бледными пальцами: привычными движениями они размеренно расстегивали запонки на манжетах и пуговицы. Он повесил рубашку на спинку стула, и белым лучам звезд предстала гладкая оливковая кожа. Тело мужчины для его возраста выглядело безупречно: крепкие, подтянутые рельефные мышцы катались под кожей, когда он двигал руками, снимая брюки; черные блестящие волосы, редкими черточками покрывающие середину груди, затемняющие кружки сосков, сбегали вниз по животу тонкой дорожкой, расширяющейся от пупка. Нисколько не уродовали его бесчисленные мелкие и крупные шрамы. Уродовало другое – предплечье правой руки было отмечено знаком Вольдеморта: череп цвета слоновой кости – обожженная до белой гладкости кожа; зеленая змея, выползающая из пасти черепа – магический яд, застывший под кожей; черные контуры и изощренные узоры – запекшаяся кровь. Знак Мрака – такая же часть тебя, как глаза или руки; еще один орган тела, отвечающий за верность и послушание хозяину. Никаким зельем, никаким заклятьем не вытравить его. Можно было бы отсечь руку, и когда-то Северус так и хотел поступить, но все оказалось не так просто: яд сразу же после нанесения Знака проникает в кровь и разносится по всему телу. Любой Пожиратель Смерти с того момента становится рабом Вольдеморта; тело его теперь ему первый враг. А сопротивление приносит такие мучения, что считается практически невозможным.



Но только не для Северуса Снейпа. Пожиратели из чистеньких аристократических семеек с замешенной родственной кровью едва ли не на первом же колене, с изысканными и жесткими кодексами кланов – что знают они о мучениях и боли?! А Северус знал. Знал, какие страдания приносят травмы тела, но главное – знал боль страданий сердца.

Его отец-маггл узнал о способностях своей жены только тогда, когда Северусу уже шел пятый год, да и не узнал бы вовсе, если б не случайное стечение обстоятельств, как это обычно и бывает.



Мать Северуса, Мейбел Снейп, потомок одного из знаменитых древних семейств волшебного мира, имела неосторожность полюбить среднеразрядного маггла, судя по всему, потомка той инквизиторской мрази, что жгла на кострах без разбору: и действительно сильных волшебников, и самых обычных ведьм-повитух, и ценнейшие магические книги, но по большей части – своих же детей. Любовь ли это была в действительности, сказать сложно. Мейбел была женщиной исключительного характера, даже кровь ведуньи не ожесточила хоть сколько-нибудь ее нежное сердце и, к сожалению, не развила в ней инстинкт самосохранения, что для ведьмы было по истине губительно. Кем был Кейн Дервиш? Красивым мужчиной, преуспевающим юристом. Рядом с тихой, покладистой женой – примерным хозяином и заботливым мужем.



По началу все так и было – Мейбел была наимилейшим существом, она не была красоткой, но что-то в ней притягивало людей, что-то, исходящее из глубин ее сути, освещало весь ее облик и делало ее по-неземному прекрасной. Конечно, в мире волшебников она ничем не выделялась, но ведь маги всегда видели больше, чем могли увидеть магглы. Как бы там ни было, сложилось так, что милая Мейбел отдала свою жизнь в руки мистера Дервиша: на то время им было по двадцать с хвостиком лет, он был неудачником в профессиональном смысле, она пожалела его, он был благодарен в ответ, - так они ошиблись в первый раз, посчитав их чувства взаимной любовью.



Не без помощи своей замечательной жены, Дервиш быстро поднялся по служебной лестнице, но, как действительно умная женщина, заботящаяся о благополучии своей семьи, Мейбел сумела все представить так, будто вся заслуга лежала на самом Кейне и только на нем. Это была ее вторая ошибка.



Через два года после замужества финансовое положение семьи стало настолько устойчивым, что она пополнилась новым членом – Северусом Хэммондом Дервишем . Уже тогда все теплые отеческие чувства Кейна к сыну ограничивались искренней гордостью за то, что он «сумел произвести на свет наследника, как и следует для уважающего себя мужчины». Единственными ласковыми словами, которые имел в своем арсенале любезности Кейн Дервиш для Северуса, были: «Молодец, сын»; иногда он сопровождал их рассеянным похлопыванием по плечу или тереблением темных волос ребенка; при этом он даже не отрывал взгляда от газеты или книги. Или чашки кофе. Или календаря… Трудно вспомнить, называл ли он хоть раз сына по имени.



Хотя однажды, когда в доме Дервишей были гости, друзья мистера Дервиша (само собой, что друзья Мейбел редко появлялись на их пороге), ему пришлось обратиться к ребенку по имени. Мейбел накрыла богатый стол, не имея даже в помощниках одного-единственного домовика, приготовила любимое лакомство маленького Северуса – заварные пирожные со сливками и виноградинкой в самой серединке; Северус потянулся за пирожным, но, не удержав в маленьких ручонках, уронил на колени одного из гостей. Мужчина спокойно посмотрел на Северуса, на глаза которого уже наворачивались испуганные слезы, и сказал тихим ровным голосом: «Ничего страшного, милый». Мальчик даже не успел удивиться такому странному обращению к себе взрослого мужчины, как отец, больно, схватив Северуса за руку, вывел его на кухню. Кейн действительно разозлился, но почему, он бы и сам вряд ли смог объяснить; уже тогда в их с Меб отношениях появилась натянутость.



- Прекрати меня позорить, Хэммонд! - со злым свистом проговорил мистер Дервиш. Он склонился к съежившемуся ребенку, уставив прищуренные голубые глаза в расширенные черные глазенки сына, - И не смей реветь на людях, - предупредил он, заметив, как по щекам мальчика сползли две прозрачные слезинки – он никак не мог понять, почему, если не случилось «ничего страшного», отец так недоволен им. Но даже в тот момент Северус был рад, что отец его заметил, что хочет видеть в нем хорошего, воспитанного мальчика, - Утри лицо и иди к себе в комнату. Сегодня ты оттуда не выйдешь, - Кейн развернулся и вышел из кухни, в проеме открывающейся двери на миг мелькнуло встревоженное лицо мамы.



С того дня Снейп ни разу не брал в рот сладкого.



Нельзя сказать, что Северус в детстве был особенно слабым и болезненным ребенком, но если заболевал, то серьезно. В четыре года врачи обнаружили у него рак. Кейн еще больше стал злиться на сына, а Мейбел хоть и была испугана, но надежды не теряла – она знала способ лечения. И вот, когда все медики вынесли свой вердикт и отказали в дальнейшем лечении, Меб высчитала день, когда мужа не было дома, достала котелок студенческих времен, книгу снадобий и стала варить спасение для Северуса. Она излечила малыша, и он пообещал, что обязательно научится варить зелья, чтобы лечить маму и других детей, которым тоже больно. Меб понимала, что Северус непременно станет волшебником – его способности стали проявляться с одного года. Тогда, чтобы сохранить тайну, она придумала с сыном игру, целью которой было не дать папе узнать об их «волшебном секрете». И Северус молчал, так себя ничем и не выдав. Но от судьбы, видимо, действительно, не убежать. Кейн вернулся в тот самый день раньше, чем его ожидали. Застав в собственном доме ведьму вместо жены, мистер Дервиш устроил страшную сцену: он уличал Меб в ее лживости, кричал, что не хочет иметь дела с дьявольскими приспешниками, грозился сжечь ее в собственном доме, и чего только еще не наговорил. Так закончилось детство Северуса.



Родители разводиться не стали: Дервиш наконец-то понял, кому обязан своей карьерой, и решил, что держать Меб под боком будет выгоднее, главное – не давать ей возможности действовать самостоятельно. Мейбел осталась, боясь разоблачения, беспокоясь за здоровье сына. Вскоре Кейн начал часто выпивать; теперь он откровенно ненавидел жену, которая представляла из себя нечто гораздо большее, чем сам Кейн. Он потерял работу, и не было дня, чтобы родители не ссорились.



Когда Северусу исполнилось одиннадцать, пришло письмо из Хогвартса. Кейн перестал признавать сына, Меб даже подумала, что, возможно, оно и к лучшему, но Дервиш с каждым днем становился все озлобленнее. В Хогвартсе Северусу понравилось: там были другие дети, там он учился тому, о чем так долго мечтал, там не было пьяного отца и униженной мамы. А летом он возвращался, и тогда все начиналось с удвоенной силой: отец стал поднимать на него руку, сначала просто затрещины и пощечины, к концу учебы – остервенелые избиения. На пятом курсе, как раз в рождественскую неделю, Дервиш сорвался окончательно: он бил Северуса кулаками, затем взял кочергу. У мальчика были сломаны четыре ребра, ключица и лучевая кость правой руки, порвано легкое, разбита переносица. До того дня Мейбел терпела все: и пьяную ругань, и тяжелые удары, и еженощные изнасилования, - но смотреть, как калечат ее Северуса, она не могла. Меб вступилась за сына. Дервиш уже давно перестал что-либо соображать, он избил беременную жену, остановился лишь, когда она потеряла сознание. Северус готов был убить отца, но мать предусмотрительно убирала палочку на время его пребывания дома.



Мейбел потеряла ребенка. (Она была на шестом месяце; знала, что будет девочка). Через три месяца умерла сама Меб. Ни дома, ни семьи, которых необходимо было защищать, не стало, и Северус отказался от имени Хэммонда и фамилии отца. Последние года учебы он жил в Хогвартсе, так ни с кем и не сойдясь – людей он не сторонился, но был настолько замкнутым, восприимчивым и вспыльчивым, что нажил одних врагов.



Потом он примкнул к Темному Лорду, увидев в нем что-то схожее с собой, а когда понял, что заблуждался, было уже слишком поздно.





Едва коснувшись головой подушки, Мастер Зелий погрузился в глубокий сон. Кошмары давно не посещали его, и вернулись неожиданно. Снились родители, снились давние преступления, снился Том Риддл, таким, какой он был во времена студенчества – молодой, красивый, полный свежих планов и стремлений. Снилась Маргарита. Ее руки были по локти в крови, она шла куда-то лунной ночью в длинном разодранном сером платье без рукавов, ее волосы были коротко и неровно острижены. По бесстрастному лицу лились светящиеся слезы, и она вытирала их ладонями, оставляя на коже красные следы. «Ты предал меня!» - закричала она. Фразу эту подхватили десятки голосов. И снова перед ним предстал юный Риддл: «Ты предал меня», - повторил его вкрадчивый голос. Он протянул руку, ставшую внезапно серой и покрытой струпьями, к предплечью Снейпа, и тотчас Знак Мрака отозвался ноющей, рвущей болью.

* * *

Неожиданный вскрик разбудил Рона. Даже став старостой, он отказался спать в отдельной спальне: во-первых, он не хотел ни на минуту оставлять Гарри, ведь это их последний год в Хогвартсе, а в прошлом году так ничего злодейского и не произошло; во-вторых, живя в общежитиях, Рон мог со спокойной совестью списывать чужие работы; и в-третьих, его префектная спальня располагалась под самым чердаком, а там, вероятно, было очень много пауков.



Рон сел в постели, спросонья никак не соображая, что происходит. До него наконец-то дошло, едва он кинул взгляд на кровать Поттера: друг вжимался лбом в подушку, стискивая голову руками; одеяло сползло на пол, и Гарри оставался в одних пижамных штанах, на его спине блестели мелкие бисеринки пота. Парень глухо простонал в подушку.



- Гарри… - осторожно, полушепотом заговорил Рон, его голос сломался еще на четвертом курсе и стал безбожно басить, - Только не говори, что это шрам.

Гарри снова застонал. Заворочался в своей кровати Невилл.



- Неужели это опять началось? – прозвучал из темноты испуганный шепот Симуса.



- Боюсь, что да, - ответил Рон, пересаживаясь на кровать Поттера и пытаясь разглядеть в темноте очертания Симуса. Он опустил руку на плечо Гарри, - Он зол, да, Гарри?



Темноволосый парень оторвал руки от лица и с трудом развернулся на постели. Он щурил зеленые глаза, пытаясь собрать расплывающееся тело Рона в нечто целостное. Уизли помог другу сесть на кровати и придерживал его одной рукой за плечи.



- Я не знаю, - прохрипел Гарри, обхватив себя руками. Ему внезапно стало очень холодно, - У меня голова будто взорвалась.



- Он опять пытался завладеть твоим разумом? – Рон прижимал к себе Поттера и стал растирать ему плечо, пытаясь согреть. «Лучше б он так не делал» - рассеянно подумал Гарри и поерзал на постели.



- Нет, но…



- Но что? – Рон наклонился, заглядывая в зеленые глаза. На другой край кровати присел Симус. Проснувшийся Невилл стоял у изножья, держась руками за столб кровати.



- Он пытался дозваться до кого-то. Через мысли, - ответил Гарри, хмуря лоб и глядя себе на колени. На лице Невилла читался испуг, а Симус был скорее заинтригован, нежели обеспокоен, - Я это случайно перехватил, и у него не получилось. Вот тогда он разозлился.



- Значит, этот кто-то его так и не услышал, - с некоторой долей облегчения произнес Лонгботтом.



- Услышал, - возразил Поттер, - Вот только хорошо это или плохо, не знаю.



- Если Вольдеморт разозлился, - сказал Финниган, и все поразились, что он смог назвать Лорда по имени, а Гарри же был просто доволен, - значит, это твое вмешательство было правильным поступком. Ты опять сорвал его планы.



- Это значит лишь то, что спокойная жизнь кончена, - жестко ответил Рон.